- Вам в школе нравилось учиться?
- Сначала я попала в обычный микрорайоновский класс, у меня там были друзья, были и недруги, всё, как обычно. Были какие-то конфликты, потому что я очень любила физкультуру, а у девочек нашего класса было принято физкультуру пропускать, и тогда мне приходилось, бывало, выяснять отношения, потому что я не хотела прогуливать физкультуру, она для меня была какой-то отдушиной, чтобы хотя бы немножко развеяться.
- А с кем вы выясняли отношения?
- С девчонками. То есть, я говорила: "Ну, не хотите, как хотите, а я пойду." Как-то так.
- Получается вы с мальчишками занимались физкультурой?
- Ну, поскольку так получилось, что у меня два старших брата, у меня друзьями везде были мальчишки. Была, конечно, лучшая подруга, она и до сих пор ею остается. Но с мальчишками мне было легко общаться.
- В какую спортивную игру вы больше всего любили играть в школе?
- О! В массу спортивных игр. В футбол я с мальчишками всегда играла, в баскетбол ещё играла.
- Хорошо играли? Мальчишки вас ценили как футбольного игрока?
- Кто знает, ну, играли, вроде, да, вместе. А потом, в девяностых, началась ужасная история, потому что у нас ушли 
все учителя, им нечем было кормить семьи. Ушли учителя истории, литературы, английского, тех предметов, которые тогда были для меня важными. И мне пришлось в последний учебный год уйти из той школы. Я узнала, что в центре есть такая школа на Пушкинской, напротив филиала МХАТа, в которую приезжают дети со всей Москвы, потому что там хороший уровень. И вот одиннадцатый класс я заканчивала там. Там была такая, почти американская, система, где все друг с другом в отношениях совершенного внешнего приятия, но сильно ты ни с кем не дружишь. Тогда уже не было школьной формы, и это было немного похоже на предвузовскую практику. Мы ходили на определённые предметы, которые были нужны. И последний год я занималась в театральной студии, которая по сути отпочковалась от класс-центра Сергея Казарновского. Это был театр Артура Богатова. Артур Богатов снимал "Сам себе режиссер" вместе с Алексеем Лысенковым. И у них была рубрика «Нос», в которой мы были массовкой или такими людьми, которые снимались, вроде как посторонними. В этом театре мы порой ставили интересные вещи. Это было что-то вроде «капустника», спектакль назывался "Во, денёк". Классика и тут же модерн, тут же и стихи, тут же отсылка к Шекспиру, то есть какая-то сборная солянка. Сейчас большинство постановщиков уже привыкли делать что-то такое, «клиповое», а тогда это было достаточно новым явлением, клиповый спектакль. И когда я поступала в институт, у меня было несколько вариантов. Конечно, я очень хотела в «ИнЯз», но мне сразу сказали: «У тебя связей нет, и вряд ли ты пройдешь. Можешь попробовать, конечно. Но на всякий случай ещё куда-нибудь поступай, потому что туда зайти прямо очень сложно". В «ИнЯзе» тогда была шестибалльная система. Это что-то вроде: «пятёрку» ты получаешь, потому что знешь на «отлично», «шестёрку» ты получаешь, потому что знаешь на «превосходно». А где грань между "отлично" и "превосходно" было абсолютно непонятно. И я, в итоге, получила в «Инязе» четыре «пятёрки», потому что, видимо, грань "превосходно" для меня была непреодолимой, я не знала, в чём именно она заключается, и я прошла в «ИнЯз» на вечерний. А тогда только открылся РГГУ. Он отпочковался от «филфака» МГУ, и туда пришли Галина Андреевна Белая, Дмитрий Петрович Бак, Юрий Владимирович Манн, Елеазар Моисеевич Мелетинский, то есть очень много серьезных преподавателей. И мы все, абитуриенты, когда узнали, что вот, академик 
Афанасьев набрал историко-филологический факультет, решили, что это здорово, и я попала таким образом на историко-филологический факультет РГГУ. Я сдала туда ещё раз экзамены. И помню ужасно смешную историю с этими экзаменами, больше всего я боялась за сочинение и историю. А в итоге, с ними всё получилось хорошо. На тот момент русский и литература сдавались устно единым экзаменом. За них я тоже совсем не волновалась, это теория, которую мы все тогда знали, а устная литература - вообще, любовь, наверняка что-то нужно было декламировать, что-то разбирать и так далее. Последним оставался английский. И вот, когда уже получилось сдать русский с литературой, и остался один английский, я помню, что была совершенно самоуверенной, решив - уж английский у меня в полном порядке. Я зашла чуть ли не последней, потому что всё было очень сумбурно, и сдавала я всё в последнем потоке. И мне говорят: "Так, хорошо, вот темы. Билеты все разобраны, какую тему вы хотели бы". То есть, я должна была рассказать какой-нибудь топик и ответить на какие-то вопросы. И я с видом абсолютно невозмутимым брякнула: «any topic» (любую тему). И они мне дали что-то про космос, но не просто про космос, а про какие-то космические исследования, новаторские достижения. И вот, я должна была им об этом рассказать. И тут я поняла, что конкретно попала впросак, потому что всё, что я знала про космос, умещалось в несколько фраз, а космическая лексика там такая, что язык сломаешь. И понятно, что у меня не было владения этой специальной лексикой. И вот, экзаменаторы издевательски сидят, смотрят, улыбаются и даже не думают меня останавливать. Я ещё помню, что стала рассказывать, как космонавты кушают еду из тюбиков, и просто уже не знала, что придумать. Наконец они сжалились надо мной, позадавали какие-то вопросы и отпустили. Это был мне урок, чтобы никогда больше не бросать небрежно таких фраз и не быть самоуверенной. Помню, на какую-то из приёмных комиссий мне пришлось даже лезть через забор, потому что закрыли дверь на приём документов, хотя комиссия ещё там работала. И вот этот год, когда ты сначала сдаёшь выпускные, потом сдаёшь вступительные, был для меня очень нервозным. Но в итоге я оказалась в РГГУ. И это было здорово. Потому что в РГГУ были замечательные преподаватели, они все горели душой. Что ни преподаватель, то, по сути, человек, который занимается любимейшим для себя делом, любит своих студентов, читает вдохновенно лекции. К нам приезжал Евгений Славутин, который является режиссёром студенческого театра МГУ, потому что он узнал про историко-филологический факультет, где ставят капустники. У нас, к слову, были очень смелые капустники. В девяносто третьем году, когда был второй путч, мы что-то про этот путч ставили. Я не знаю, как нам это позволяли. Сейчас бы только за одну репетицию неизвестно, что сделали бы. А тогда это были для студенчества какие-то вторые шестидесятые. Мы ставили очень дерзкие вещи, и не всегда они, конечно, были корректными.
Например, с кафедры Центральной аудитории Дмитрию Петровичу Баку мы читали выразительно: "Люблю тебя, Петра творенье". Но там это допускалось, и как-то даже преподаватели говорили, что это вполне в духе студенчества, молодёжи. И вот, Славутин нас тоже отбирал в свой студенческий театр в МГУ, и так я туда попала.
Время было переломное, но интересное, потому что ты всё время попадаешь на какие-то сгибы. Сначала сгиб, когда был «железный занавес» и вот его не стало. Потом следующий изгиб, когда вроде бы был старый историко-архивный институт, где занимались в основном бумажками, и вдруг он стал новаторским, продвинутым, где всё разрешалось. Тут же ты попадаешь в студенческий театр, который тогда ещё был в церкви святой Татьяны. Его пытались переместить на Воробьёвы горы. И тогда устраивались у нас ночные дежурства, приезжал к нам Гарик Сукачёв и Ролан Быков, и все они стояли за то, что это здание принадлежит студенческому театру. У нас там репетировал "Несчастный случай", Кортнев и Пельш. И вот всё это время, пока мы учились в РГГУ, соответственно, были в тесной команде. Там возникли первые монологи Максима Галкина, он учился со мной на одном потоке, но на лингвистике. Потом его уже Хазанов заметил, в театр Сатиры перевёл, и он дальше там уже продолжал свою карьеру делать. То есть, это был такой вот стык времён, когда всё происходило очень активно и потом "бац" – и вдруг прекращалось. Так вот и студенческий театр тоже прекратился, когда выяснилось, что помещение всё-таки забирают и отдают его церкви святой Татьяны, как, собственно, было когда-то ещё, наверное, в XIX веке. И, соответственно, все уехали на Воробьёвы горы, и там потихонечку всё расползлось, и не стало уже этой концентрации, ни театральной, ни музыкальной. Наши общие мероприятия как-то все рассеялись, Пельш ушёл в шоу-бизнес, Кортнев ушёл тоже. Но все это пришлось на годы студенчества.
Жить тогда было очень трудно, потому что в стране всё развалилось. Папа у меня был в науке и воспитал довольно много учеников, докторов наук и кандидатов, к нам многие приезжали, у нас было такое интернациональное общество дома, это было здорово. Но это никак не финансировалось. И, конечно же, стало тяжело. Поэтому параллельно с учёбой я пошла работать в Экспоцентр на Красной Пресне. В Экспоцентре были тогда выставки, приезжали разные фирмы. И на 5 дней можно было наняться переводчиком. И вот ты стоишь на стенде. На этой неделе выставка связана с фармацевтикой, и ты за неделю набираешь соответствующую лексику и уже немножко ориентируешься в этой теме. Потом учишься-учишься-учишься, и следующая выставка, - это уже какие-нибудь там системы видеонаблюдения. Потом выставка игровых автоматов. И ты в течение года нахватываешься лексики в разных сферах и потом понимаешь, что здесь уже можешь перевести кое-что, даже письменно. Кроме этого, если ты неделю проработал и понравился, а, чтобы понравиться, нужно не просто работать «от и до», но идти вечером на переговоры. И идти, возможно, в свой свободный день, к примеру, в субботу, тоже водить какую-нибудь группу по Москве, то есть ты вот эти контакты поддерживаешь. И в следующий раз именно тебя уже вызывают, потому что знают твои способности. Так вот, эта работа подарила мне совершенно чудесного друга, предпринимателя бельгийского происхождения, по имени Герман фон Лишут. Он, помимо того, что занимался игровыми автоматами, оказался потрясающе любознательным человеком. Он хотел посмотреть не только Москву, но и глубинку России. А я в то время очень часто ездила к родителям, которые переселились в загородный дом на границе Новгородской, Псковской и Тверской области. И туда можно было добраться только по бездорожью, бросив в 6 километрах от дома машину, просто потому, что в том месте плиты так встали в болоте, что даже трактор, когда проезжает, то берёт с собой другой трактор, чтобы они друг друга вытягивали.
Получалось, к моим родителям можно было попасть, если только ты готов топать пешком по бездорожью 6 километров.
- Да, ваши родители основательно решили так удалиться от цивилизации.
- Точно. Они основательно удалились. Когда-то они дом этот получили по наследству. У меня папа на все руки был мастер, он сам отстроил новый сруб рядом со старым, и русская печка у нас была и соседняя тёплая изба. Это всё он сделал. И, когда мы поняли, что деревня вымирает, и, по сути, её уже ничто не спасёт, они всё равно решили там жить. Практически они там жили с апреля по октябрь, уже когда оба были на пенсии, а мы наскоком туда приезжали. Они сделали совершенно фантастическую теплицу, в виде какого-то космического корабля, папа её так спроектировал, что там всегда со всех сторон светило солнце, с виду, как космическая летающая тарелка. А вверху там висели помидоры, подвешенные на каком-то диске, потом там был следующий ярус, и следующий. И это при том, что они жили в 360 км севернее Москвы. Но у них всё очень хорошо вызревало, урожаи были богатые. Была и баня, из которой можно было прямо сразу нырять в озеро. Кстати, в озеро, в котором никогда не плавала моторная лодка, потому что как её привезёшь-то? И из озера воду можно было просто пить, она тёмная, по вкусу как "Байкал", только без сахара. Там еще были клюквенные болота в 300 метрах от дома. Сейчас-то место полностью одичало, там на озере живёт один-единственный крестьянин, а в деревне вообще никого нет. Ну а мы иногда по-прежнему туда приезжаем. А в те времена, когда я работала на выставках, всё-таки ещё домов 10 жило, и худо-бедно народ иногда за хлебом куда-то выбирался, или трактор иногда туда доезжал. Поэтому я рискнула привезти моего бельгийца туда. Он был в первую очередь в восторге от того, что там нет никакой связи, и его целых 4 дня никто не доставал. Таких мест на Земле он просто не знал, поэтому до сих пор говорит "My stolen Days in Lishoutino", мои украденные дни, то есть украденные ото всех, я так понимаю, проблем, в Лишутино. И при этом он фон Лишут. То есть так сложилось, что человек с фамилией фон Лишут поехал в Лишутино. И вот с тех пор между нами началась очень крепкая дружба. У него пятеро детей, у меня трое детей. Мы ездим друг к другу в гости, у него сейчас есть дом в Камбодже, мы с сыном туда ездили, вместе встречались в Грузии, также вместе путешествуем по каким-нибудь диким местам. А тогда всё началось с того, что мы его запихнули в прорубь, и потом мы с моими родителями помогали ему оттуда вылезать.
- Любой иностранец должен увидеть русского медведя, побывать в русской бане и нырнуть в прорубь.
- В бане он был и следы медведя тоже видел, но самого медведя мы не застали, а следы, свежие такие, прямо отпечатки на дороге, были. И когда мы приехали из деревни, 
он сказал: «Да, я видел уже почти всё экстремальное, но вот, что ещё я никогда не делал, я не прыгал с парашютом. Давайте мы прыгнем, Стася».
И, поскольку я подумала, что, наверное, это интересно, мы поехали тогда на военный аэродром ДОСААФ под Коломну. Там тогда были ещё молодёжные курсы, я их ещё застала, на которых обучали прыгать. Это был примерно 2000 год. Бельгийцу всё это очень понравилось, как его с тумбочки сталкивают, и он должен в полёте кричать: "купол" и смотреть наверх, и потом должен кричать: "нет купол" и дёргать запасное кольцо. Это его так тренировали, вот это "купол - нет купол". Потом он обошёл окрестности, и больше всего его поразил дощатый туалет, ещё его впечатлило то, что двигатель у самолёта АН-2 работает не очень уверенно, как он потом сказал, и, когда мы с ним пошли в этот самолёт, он с ужасом обнаружил, что он, как самый тяжёлый, будет сидеть в одном конце самолёта на скамеечке, а я, как самая лёгкая, - на другом, и нам, значит, и словом не перекинуться. Ну, каким-то образом нас поскидывали, всё раскрылось. "Купол - нет купол" не пригодилось, мы все приземлились.
- Понравилось вам с парашютом прыгать? 
- Мне было вообще ничего не понятно. Потому что ты стоишь перед прыжком, и уже видишь траву внизу, и думаешь: «Как это? Уже? Вот уже и земля? Куда же прыгать?».. А тебе говорят: «Иди уже, иди». И почти сразу над тобой раскрывается этот огромный капюшон, и ты осмотрел его, ну да, он ровный. И потом тебе нужно не забыть вытянуть впереди такую маленькую стропочку, потому что, если ты её забыл вытянуть, то у тебя отсюда вот, из брюха, полезет запасной парашют. И многие, кто в шоке, иногда забывают её вытянуть, и тогда запасной парашют лезет, и они на этих двух парашютах приземляются. Им это страшно неудобно, они висят враскоряку. И это неправильно, поэтому нужно успеть, пока эта система не сработала.
- Вы успели?
- Да, я этим очень долго занималась, аккуратно, чтобы он не раскрылся. И когда я уже подумала, что я молодец, то вдруг увидела перед собой человека, жутко жестикулирующего, кричащего что-то, и потом через некоторое время я поняла, что это же мне он что-то показывает. А он мне кричит, что мне, оказывается, ноги нужно правильно вытянуть, уже приземление. То есть всё, что я тогда успела понять, это то, что вот она, трава, то, что потом над тобой что-то такое там раскрылось, и ты осмотрел, что оно ровное, потом ты долго и мучительно выдёргивал стропочку, и дальше на тебя кричат, чтобы ты вытянул ноги и не поломал их.
- Не успели насладиться полётом, значит?
- Я приземлилась, увидела, что Герман где-то тоже там сидит, в такой прострации, говорит: "Нет купол, нет купол"... Я говорю: "Есть купол, вот твой купол, всё хорошо, и купол есть, и ты есть". И, кажется, он сказал, что ничего не понял, давай пойдём ещё раз. И мы, кажется, даже ещё раз прыгнули, но я тогда уже знала, что меня ждёт, побыстрее вытянула свою стропочку. И даже немножко успела посмотреть вокруг. Но большой радости не испытала. Эта неуклюжая огромная система с двумя парашютами, всё это ощущалось каким-то сумбуром, в котором ты, на самом деле, не принимаешь никакого участия, потому что всё сделано за тебя. И все же, я во время второго прыжка успела чуть-чуть посмотреть какие-то окрестности. Но, поскольку мы тогда жили на 25-м этаже, то я и так это всё видела. Ну а дальше получилась вот какая интересная история.
(продолжение следует)